— Миииш!
— В том-то ж и дело…
Ребята обнялись. Но Джек все еще не знал, кого именно он обнимает. Ему ясно было только одно, что это его деревенский товарищ, вытянувшийся, по крайней мере, вдвое.
— Миш, — сказал Джек, волнуясь и бледнея. — Что же наши Починки-то стоят?
— Ну да, стоят. Я там летом был.
— А как же пожар?
— Эво что вспомнил? О пожаре уж все позабыли. После него голод был. Давно все отстроились. И ваши отстроились.
— Наши? Кто наши?
— Кто? А мать-то твоя, Пелагея. Что ж ты без матери, что ли, родился?
— А разве она жива?
— Ну да, жива. И Катька, сестра, жива. Отца в бою убили, а они живы, здоровы. Только бедно живут, скажу я тебе.
Джек густо покраснел. Он даже не знал, о чем дальше спрашивать. Все его убеждения, все воспоминания противоречили сообщению Мишки. Так, значит, он ошибся тогда, во время пожара!.. И все эти года напрасно считал себя сиротой… Его мать жива… И сестра… Вот так штука!
От смущения Джек полез в карман и достал оттуда кусочек жевательной резины. Протянул Мишке. Но тот понюхал резинку и положил ее на стол.
— Мы этого не употребляем, — сказал он с усмешкой.
Затем начался длинный разговор, из которого выяснилось, что Мишкина фамилия Громов, и жил он прежде через пять домов от Восьмеркиных. Скоро после ухода белых он кончил школу в Чижах, а потом еще учился в городе. Там вошел в комсомол и за хорошие способности был командирован в Москву, в Тимирязевский институт. Сейчас учится на втором курсе. Летом ездил в Починки помогать отцу по хозяйству. Деревенские дела поправляются, но туго. Скотина слабая, наделы небольшие и нет машин. Мать Яшки без мужика бьется, едва сводит концы с концами.
— Меня-то она вспоминает? — спросил Джек.
— Нет, что ты! Думает, что ты давно помер. Да и мы все так думали.
Джек глубоко вздохнул, поднялся и ссыпал в мешок свою заветную пшеницу.
— Ну, прощай, Миш, — сказал он тихо. — Спасибо тебе за вести. А я пойду.
— Куда пойдешь?
— На вокзал. Сегодня домой поеду, в деревню.
— А деньги-то у тебя на билет есть?
— Нет денег. Да я и так проеду. Не такие концы без билетов делал.
Тут в разговор вмешался редактор. Он все время сидел молча за столом, лишь временами прислушиваясь к разговору.
— Это не дело, Джек, — сказал он. — У нас в СССР без билетов не путешествуют. Я дам тебе денег на проезд, но при одном условии.
— Ну?
— Как приедешь в деревню, сходи к учителю и грамоту вспомни хорошенько. Писать выучишься, осмотрись и пришли мне статейку. Выскажи свое соображение, как деревенские дела в кратчайший срок поправить можно. Понял? Селькором нашим будешь. Это тебе в дальнейшем пригодится. И газету я буду тебе бесплатно высылать. Идет?
— Да, идет.
— Вот держи два червонца. Можешь сегодня ехать, в двенадцать ночи. Только не забудь, статью непременно пришли.
* * *
Мишка Громов проводил Джека на вокзал. Разъяснил ему, как итти со станции до Починок. Перечислил всех, кому кланяться.
— Эх, валенок-то у тебя нет! — сказал он сокрушенно. — Пропадешь ты в своих башмаках.
— Не пропаду, Миша. Я в таких башмаках всю Америку исходил, с юга на север. Неужели теперь в родных местах погибну?
Поезд пошел, и Джек улегся на верхней полке. Он думал, что быстро заснет, но со сном ничего не вышло. Что-то двигалось у него в груди, и лицо пылало.
Нельзя сказать, что весть о семье сильно его обрадовала. За время своей бродячей жизни он свыкся с мыслью, что остался один-одинешенек на земле. Он даже слабо представлял себе внешность матери. Еще меньше он помнил свою сестренку, которую оставил совсем маленькой. Известие о том, что они живы, даже несколько расстраивало его планы о самостоятельной ферме. Но, с другой стороны, он теперь понимал, что скитаниям его конец. Он знал, куда ему надо ехать и где работать.
Джек заснул только под утро, и, должно быть, от мыслей о деревне ему приснился пожар, выстрелы, крики. Мать тащила сундук из горящей избы. Корова Пеструшка жалобно мычала в глубине оврага.
Этот сон снился Джеку в Америке только в первые годы пребывания его там.
* * *
Джек приехал на свою станцию поздно вечером. Именно с этой станции восемь лет назад он уехал в товарном вагоне с петроградскими ребятами.
Джек припомнил, что тогда поезд увез его в сторону Урала. Теперь он вернулся с противоположной стороны. Значит, за восемь лет он объехал вокруг земли. Да нельзя сказать все-таки, чтобы он очень спешил… Зато теперь он больше не будет медлить!
Поезд еще не остановился, когда Джек выпрыгнул на заснеженную платформу. Только один зеленоватый фонарь горел на высоком столбе. Не расспрашивая никого о пути, Джек спустился по скользкой, обледенелой лестнице к дороге и пошел в темное поле.
Из объяснений Мишки и по своим собственным воспоминаниям он знал, что итти ему до Починок около семи километров, через село Чижи.
Часть вторая
ХОЗЯЙСТВО ПО-АМЕРИКАНСКИ
Глава первая
В РОДНОМ ДОМЕ
КТО-ТО ТИХО постучал в окно, раз, другой третий…
Пелагея Восьмеркина слезла с печки, зажгла спичку и подошла к окну. Но через маленькие стекла, запушенные снегом, ничего нельзя было разобрать. Пелагея решила, что стук ей послышался спросонок, и хотела уже лезть на печку. Но в это время постучали в дверь.
— Кать! — закричала Пелагея испуганно. — Кать! Да проснись ты, господи! Не слышишь разве? Ломятся. Дай сюда топор, наказание мое.
Катька соскочила с печки и схватила топор. Она не испугалась, решив, что это ребята балуются.
— Пустите! — донеслось со двора.
Пелагея перекрестилась.
— Кому бы это быть? Кто там?
— Отоприте!
— Свои все здесь. Уходи.
Тишина.
— Пустите, — снова раздалось со двора. — Холодно. Это я, сын ваш, Яков.
Пелагея вскрикнула и села на лавку. Зашептала тихо:
— Аминь, аминь, рассыпься.
Катька тоже испугалась и заревела. Быстро зажгла лампочку, все время всхлипывая и тяжело дыша. Со двора к стеклу прижалось лицо.
— Пустите, что ль?
— Яша, Яша… — зашептала Катька.
— Ведь покойничек ты, — сказала мать серьезно и тоскливо. — Как тебя пустить?
В окно сильно стукнули.
— Не покойник я! — донеслось со двора. — Я из Америки приехал на поезде. Пустите, все расскажу.
— Открыть, что ли, мать? — спросила Катька смелее.
— Не открывай, Катя, — ответила Пелагея умоляюще.
Но Катька уже вышла в сени и подняла щеколду. Послышались мужские шаги, и Джек Восьмеркин вошел в избу.
Он нисколько не был похож на покойника в своем картузе и бархатной куртке. Но и на Яшку он не был похож. Яшка ушел тогда босиком, без картуза, а теперь на пороге стоял человек в невиданной одежде, высокий и крепкий, в коричневых башмаках на толстой подошве. В руках у него был небольшой мешок из брезента. Он положил мешок на стол, снял с руки замшевую варежку о трех пальцах и сказал:
— Здравствуйте.
Подошел к Пелагее и протянул руку.
Мать, все еще дрожа от страха, вытерла свою руку о юбку и сухо поздоровалась с сыном. Затем Джек поздоровался с Катькой и сел на лавку.
Пелагея, высокая и худая, с плоской грудью и выпуклым животом, стояла, прислонившись к печке. Она сложила на груди свои длинные руки, и смотрела на Яшку с недоверием и даже враждой.
— Не узнали? — спросил Джек и смущенно улыбнулся.
Золотые зубы сверкнули на мгновенье.
— Нет, нет, нет! — вдруг закричала Пелагея. — Это не Яшка, не Яшка. У нашего золотых зубов не было, белые были. Уходи, уходи…
Катька поддалась страху матери и прижалась к старухе, как маленькая девочка. Джек сидел на лавке, оглядывая избу и стараясь вызвать в себе какое-нибудь воспоминание детства, чтобы найти путь к сердцу женщин. Но перед ним мелькали только американские фермы, инкубаторы, ящики с апельсинами. Он совершенно позабыл родную деревню.
— Уходи, уходи, враг… — тихо повторяла мать.
И Катька шептала:
— Уходи, уходи…
— Уходи! — вдруг закричала Пелагея со страшной силой. — Уходи! Чего расселся, как барин? Сказано, уходи.
Джек поднялся, взял мешок.
— Завтра утром приду, — сказал он тихо. — Завтра примете. У соседей переночую.
— Так-то лучше будет! — закричала Пелагея облегченно. — Ступай к Капраловым. Там мужики есть.
Яшка пошел к двери. Но прежде чем выйти на улицу, он остановился на пороге и задал один вопрос, который смущал его все время в Америке:
— Пеструшка-то осталась жива? Ведь я ее тогда крепко-накрепко к кусту привязал.
— Яшенька! — закричала Пелагея не своим голосом и бросилась к сыну. — Пришла Пеструшка, на третий день пришла. Вырвала куст и пришла…
